ИГНАЦ ФОН ХАНСЕН.
Глава III.
В дверь постучали. Андрес, отдыхавший на кровати, вскочил и попросил неизвестного визитёра войти.
Из-за двери показался граф Эльгеберг, советник ландграфа. Он приветливо улыбнулся, но из памяти Андреса не уходило выражение, впервые им на лице советника увиденное. Испытывал ли советник неприязнь к гостю доныне?
- Рад, что застал Вас тут. – начал советник. – Ландграф и я высоко ценим Ваши старания.
- Вы пошлёте войско в Ягтенхоф? – нетерпеливо спросил Тауберт.
- Конечно, уже завтра, уверен, ландграф подпишет указ о выступлении в поход. Вы же, правильно я понимаю, поедете дальше, в Маренну?
Андрес кивнул. Советник в раздумье провёл рукой по чисто выбритому подбородку.
- Что ж, не буду Вас больше отвлекать. О, как же я чуть не забыл! Примите, пожалуйста: это знак милости и благодарности моего государя верному слуге архиепископа и Императора. – советник вытянул руку вперёд и разжал кулак – на ладони, сияя в свете люстры, лежал ландграфский перстень. – Пусть он будет напоминанием о долге чести, который Вы соблюли так ревностно.
Приняв перстень, Андрес полюбовался тонкой работой ювелира и, благодарно поклонившись, проводил советника. Теперь, когда он вновь остался один, можно было забыться сном – преследования позади, впереди же – имперская столица и долгожданное отмщение захватчику...
***
Ландграф Рупрехт направлялся в свои покои. В его лице читались смятение и грусть – ведь прежде ему не доводилось участвовать в войнах, даже в годы правления его отца. Ольсбрюккен минула беда асмонийского нашествия, да и междоусобицы князей обходили его стороной; разумное правление предупреждало всякие бунты внутри страны, народ жил в достоинстве и покое, поощрялись искусства... Неужели, придётся теперь сменить церемониальную шпагу на смертоносный меч, вместо грохота фейерверков услышать раскаты пушечного грома, лицезреть не огни праздничных иллюминаций, но огнь пожаров? Страшные времена наступают – покою приходит конец. А сын? Юный эрбпринц Георг наследует ли мирный и процветающий Ольсбрюккен? Этого ландграф боялся больше всего, боялся, что единственный и любимый сын, вступив в законные права государя, не станет наследником всех трудов отца, так много сделавшего на благо страны. Бедный Георг...
С этими мыслями правитель подошёл к дверям в покои. Стражники вытянулись, ударили алебардами в пол; подошёл лакей и отворил двери.
- Скажи-ка, братец, - остановившись в проёме, обратился ландграф к лакею. – Ландграфиня уже спит?
- Спят, государь, - поклонился лакей. – Разбудить прикажете?
- Нет-нет, даже не думай... Ну да ступай, братец. Не забудь меня утром разбудить.
Лакей дождался, когда с противоположной стороны щёлкнет замок, и отправился восвояси. Стража замерла в почётном карауле.
***
- К-кто? – Рупрехт открыл глаза и резко поднялся. Ему показалось, что сквозь тьму ночи на него кто-то пристально смотрит. – Здесь кто-то есть?
В лунном свете, поступавшем через окно, появилось чьё-то лицо. Перед кроватью стоял человек.
- Кто... Ты? Я тебя зна...
Неизвестный набросился на ландграфа и рукой в перчатке крепко зажал ему рот. Правитель попытался бороться с убийцей, но вдруг почувствовал резкую боль в груди. Через мгновение его глаза закатились, и борьба прекратилась – безчувственное тело обмякло в руках душегуба.
***
Андрес проснулся от сильного стука в дверь. Поднявшись с кровати и пропустив ладонь через спутавшиеся волосы, он приблизился к выходу. Но стоило ему повернуть ручку, как на него обрушился мощный удар, едва не лишивший его чувств. Оправившись, он увидел над собою несколько стражников.
- Взять его! – гаркнул кто-то. – Обыскать комнату!
Его подняли на ноги. Стражники рылись в ящиках и перевернули кровать.
- Ищите тщательнее! – командовал офицер.
- Нашёл! – воскликнул один из стражников, подскочил к Андресу и, схватив за руку, стянул с пальца перстень, подаренный ему прошлым вечером.
Офицер подошёл и ещё раз ударил Андреса по лицу. Теперь он почувствовал, как изо рта потекла кровь.
- Скотина! И ведь не побоялся напялить на себя! Убийца!
- Что происходит? – закричал Андрес, едва не вырвавшись из рук стражников.
- Ничего, скоро палач тебе всё объяснит... - офицер злорадно ухмыльнулся. – Увести его. Запереть! Я сообщу ландграфу, что убийца нами найден.
***
Работы в Ягтенхофе пошли в два раза быстрее. Игнац фон Хансен, как безплотный дух, являлся то здесь, то там, вмешивался в процесс и корректировал его, если было нужно. Промедление – смерти подобно.
- Шире, шире амбразуры! Как вы предполагаете поставить сюда пушки? Не из мушкетов же палить будем! – отчитывал он работников. – Господа, прошу вас, не жалейте цемента! Стены должны быть прочными, от этого зависит судьба всей крепости!
На площадку, где в последний раз появился Хансен, вышел, ковыляя, комендант; седоусый старик был при полном параде и опирался на трость.
- Бог в помощь! – крикнул он полезшему на леса зодчему. – Не видать с высоты нашего подкрепления?
Хансен ловко спрыгнул вниз, и генерал с удовлетворением отметил таковое качество своего сослуживца.
- Доброе утро! Очень рад, недуг, кажется, несколько оставил Вас? А подкрепление... Никак нет, не видно. Впрочем, и противника не видать, а это меня успокаивает.
- Вот увидите, - воодушевлённо сказал комендант. – Скоро сюда явятся наши блистательные мушкетёры с рейтарами и встанут перед крепостью нерушимой стеной. Тогда-то этот выскочка-герцог познает предел своей подлости! Как сейчас помню, в 1217 году...
И генерал пустился повествовать о своих славных злоключениях сорокалетней давности, когда он, не зная страха, врубался на скаку в строй асмонийских янычар. Игнац уже слышал эту историю и, стараясь не обидеть своего покровителя, всё же принялся искать повод для бегства.
- Э-э, господин генерал... Что-то наши люди с каменоломен задержались. Поеду-ка я проведаю, не приключилось ли чего...
Хансену не пришлось лгать – обоз с каменоломен действительно должен был давно прибыть; генерал одобрил мысль своего подопечного, тем более, что сейчас в крепости он только и занимался, что контролем строительного процесса, причём иной раз слишком щепетильно.
Накинув дорожный плащ, Игнац оседлал подаренного ему коня, приторочил к седлу пару пистолетов и принял из рук слуги саблю – на оружии настоял сам комендант. С грохотом пронёсся всадник по деревянному мосту, под аркой каменных ворот, и направился в сторону, откуда давно уже ждали обоз. Комендант наблюдал за Хансеном до тех пор, пока архитектор не скрылся вдали.
Он ехал уже два часа, но никаких следов обоза в пределах видимости не обнаружил. Ни телег, ни людей, ничего. То ли они не выезжали, то ли свернули не туда... Хансен заметил мост, возведённый над быстрой речкой. Решив ополоснуть лицо и выпить воды, он осторожно спустился по крутому берегу. Вода была холодная, но чистая – Игнац даже наполнил флягу, на случай, если поиски ещё затянутся. Куда же мог пропасть этот проклятый обоз? Не черти же его унесли, в самом деле?
Чу! Хансен отпрянул от воды и, схватив за поводья коня, поспешил укрыться под мостом – он ясно услышал звуки движущейся кавалькады, и её появление, кто бы это ни ехал, вызвало в его душе тревогу.
Притаившись и обхватив морду коня руками, архитектор дождался, пока всадники проедут по мосту, а после выбежал наверх, выхватил небольшую подзорную трубу и принялся рассматривать нежданных гостей. Это явно не были ландграфские рейтары – он уже видел их в Штральберге, и у странных кавалеристов в меховых шапках с перьями и накидках из выделанных шкур с ними не было ничего общего. Всего их было около двадцати – на конях с длинными попонами они прошли мимо и почти исчезли за берёзовой рощицей.
«Кто бы это ни был, лучше будет последовать за ними» - рассудил архитектор, вскакивая в седло, - «Я могу до темноты искать обоз, а здесь хоть что-то, да происходит».
И помчался за пёстрой кавалькадой, уже пропавшей из виду.
Нагнать эту кавалерию Игнацу удалось только в сумерках – отряд остановился в лагере, где его ожидало ещё множество человек в таких же одеждах, сидевших вокруг костра и разгуливающих подле. Тут же Хансен заметил и цель своих поисков – за палатками стояло несколько телег с камнем, но лошадей не было, как и людей, обоз сопровождавших.
Эти странные кавалеристы говорили на непонятном, но известном Хансену языке – он прежде видел лиговских купцов в Инстерхейме, и их оригинальную речь со множеством шипящих ему доводилось часто слышать во время прогулок мимо Старого рынка.
«Возможно, это наёмники – не будут же вооружённые всадники шататься во владениях ландграфа без дела. Да и обоз они захватили...» - Хансен, привязав коня недалеко от лагеря, решил подобраться ближе.
В момент, когда Игнац юркнул под защиту большого валуна, из шатра вышел ещё один человек - правда, насколько он мог его рассмотреть в свете огня, одет тот был отлично от прочих кавалеристов. На нём был красный камзол, железная кираса, ботфорты и широкополая шляпа с жёлтыми перьями.
- Хватит горланить! – закрыв уши руками, закричал тот, видимо, чрезвычайно недовольный хоровым пением лиговцев. – Сотник, прикажите своим людям кончить этот балаган и... чорт возьми, откуда у вас это вино?
Несколько лиговцев, видимо, ни слова не поняв, весело подняли кубки за здоровье крикуна. Тот ещё больше рассвирепел. Тогда Хансену удалось рассмотреть сотника – он был одет так же, как его люди, но его накидка была из парчи.
- Успокойтесь, полковник! Зачем так кричать? – с заметным акцентом, принялся он успокаивать человека в кирасе. – Мои люди желают Вам долгих лет жизни, только и всего. Разве мы не заслужили небольшого отдыха – в конце концов, обоз мы пригнали.
- Чорт с ним, с этим обозом! – прошипел полковник. – Как боевой командир, я требую дисциплины! Вас с вашими песнями слышно за несколько километров! Хотите, чтобы противник окружил нас и вырезал в ночи?
- Пусть попробуют! – прорычал грузный лиговец, оседлавший винную бочку. Судя по всему, он был правой рукой сотника. – Я сам кого хош вырежу! А ты, полковник, не забывай – мы гусары, а не драгуны твои, чтобы ты нам тут нотации читал!
Полковник, похоже, готов был взорваться.
- Пан Заковский! – прыснул сотник. На удивление, толстяк замолк, только пожал плечами и осушил до дна свою чашу. – Спите спокойно, полковник, мы постараемся Вас больше не беспокоить. Кстати, отчего Вы спите в кирасе? Отомнёте себе бока этой жестянкой.
- Когда под боком сидит ваша свора, я не то что в кирасе, я в шлеме спать готов! – огрызнулся полковник и исчез в шатре. Гусары дружно захохотали, пуще всего – толстый пан Заковский, повалившийся на землю с бочки.
- Ну-ну, судари мои, давайте будем снисходительнее к пану полковнику. – сдерживая смех, сказал сотник. Теперь Игнац увидел, наконец, его лицо – в нём явственно читались удаль и весёлый нрав, но равно же решительность и воля, необходимые командиру.
Игнац решил, что с него хватит ночной вылазки, и медленно повернулся для обратного пути, но тут...
- Агх! – только вскрикнул он, получив сильный удар по голове, от которого в глаза всё поплыло, а затем вовсе растворилось во тьме...
***
Штральберг погрузился в траур. Всюду в некогда жизнерадостном городе появились чёрные ленты, флаги и занавеси.
Сырой каземат разительно отличался от замковых апартаментов – всю ночь Андрес не сомкнул глаз, то атакуемый крысой, то поражаемый ознобом. Как Божьего знамения ждал он первых лучей солнца, но не дождался – утро было пасмурным, и в темнице стало не намного лучше, чем ночью.
Лязгнул затвор, и дверь с пронзительным скрежетом отворилась в сторону. Андрес встал с убогого ложа и с надеждой посмотрел на человеческую фигуру, появившуюся на пороге. Перед ним стоял уже знакомый ему офицер стражи.
- Ну, как тебе такие хоромы?
- Бывало и хуже. – пробормотал гонец еле слышно.
- Не бойся, привыкать не придётся... - рот, почти скрытый бородой, расплылся в хищной улыбке. – Ландграф желает тебя видеть.
Лучик надежды! Андрес готов был возликовать – ландграф ведь был доволен его службой, он не мог так скоро изменить своего отношения и, скорее всего, уже понял, что никакой вины за посланником архиепископа быть не может.
В коридоре узника и его тюремщика ждала дюжина стражников с алебардами. На секунду Андресу показалось, что сейчас его поведут на плаху, а не в тронный зал, но обычного для таких событий гула толпы за стенами слышно не было, а значит, и бояться пока было нечего.
Во дворце охраны также было больше, чем намедни. Сомневаться в серьёзности преступления, в котором его подозревали, не приходилось.
Едва створки дверей распахнулись перед Андресом, как он вырвался вперёд и, пав на пол, воскликнул: «Государь!».
- Поднимите его! – прозвучал с трона незнакомый голос, похоже, принадлежавший совсем юному человеку. Андреса схватили под руки и поставили.
На троне перед ним восседал черноволосый мальчишка в траурном платье, с нескрываемой ненавистью, на которую только способно такое юное лицо, взиравший на него. Рядом стояла статная дама в траурном же платье – её портрет Андресу уже доводилось видеть, это была Доротея, ландграфиня. Значит, юноша был эрбпринц...
Только теперь Тауберт понял, что произошло. Его обвиняли в убийстве самого ландграфа Рупрехта.
- Кто нанял тебя, убийца? – с надрывом спросил новый ландграф. – Кто послал тебя, чтобы разрушить наш покой, чтобы лишить меня любимого отца, а мою мать – верного мужа?
Андрес в исступлении замотал головой.
- Я... М-мой государь, я могу лишь повторить сказанное при моём аресте – я ничего не знаю, и ни в чём не повинен! Разве я, доверенное лицо Его Высокопреосвященства мог покуситься на жизнь Вашего отца, находясь при исполнении задания государственной важности?
- Ты лжёшь! – закричал юноша. Мать, после этих слов, что-то прошептала ему на ухо. – Стража нашла у тебя перстень, который ты сорвал с руки моего отца!
- Но Ваше Сиятельство, этот перстень был мне подарен Вашим отцом, в благодарность за...
- Лжец! – раздался за спиной известный Андресу голос, звучавший в этот раз жёстко.
Мимо прошагал и встал рядом с троном советник.
- Жалкий обманщик, слуга сатаны! Ты ещё смеешь говорить о даре? Подлый изменник и убийца! Наймит! – бичевал Эльгеберг, не давая шокированному Андресу вставить и единого слова в своё оправдание. – Государь! По закону нашей страны, цареубийца должен быть казнён за своё вероломное коварство. Я уже заготовил соответствующий указ. – из-под мантии советника появился свиток. Без колебания юноша принял его и потребовал печать.
- Но Ваше Сиятельство, перстень передал мне сам советник!
Произошедшее далее совершенно развеяло все надежды на помилование: сама ландграфиня сбежала с места и отвесила безпомощному гонцу звонкую пощёчину.
- Как ты смеешь..! Как ты смеешь, мерзавец, клеветать против нашего вернейшего слуги! Я знаю, что граф Эльгеберг первым заподозрил тебя, и оказался прав... Вон, прочь его, в темницу! Я не могу видеть это чудовище, лишившее меня мужа и всю страну отца! Завтра его четвертуют. Я смочу в твоей крови свой платок!
Ухватив Андреса покрепче, стража вынесла его из залы. Последнее, что увидел гонец, были гневные лица сирот и... злорадная ухмылка Эльгеберга.
***
- А я говорю, что его нужно повесить! – Хансен открыл глаза: над ним нависли две человеческие фигуры. – И чем скорее, тем лучше!
- Полковник, я уже предупреждал Вас, что мы не будем ничего предпринимать, пока не узнаем, кто он. Смотрите, он очнулся!
Игнац попытался подняться; в затылке ломило, в глазах скакали яркие молнии. Простонав, он растёр больное место ладонью и обнаружил спёкшуюся кровь, слепившую волосы.
Двое были уже виденные им полковник-брантсбуржец и гусарский сотник. Сейчас оба смотрели на него испытующе, словно ожидали отчёта.
- Э-э... Здра... Добрый день, го-о-спода... - промямлил архитектор, с трудом поднимаясь на ноги. – Ч-чем о-обязан..?
Полковник было ринулся на него, но гусар вовремя отстранил свирепого бородача.
- Меня зовут Ежи Смысловский, я – сотник. А это – господин полковник Штейнмиц, офицер армии герцога Брантсбургского. Теперь, как честный человек, Вы должны и нам себя отрекомендовать, а если не честный – так мы Вас живенько повесим.
Игнац, услышав о верёвке, сразу же нашёлся.
- Я... Петер, Петер Науманн, художник.
- Что? – сотник рассмеялся. – Художник? Помилуй Бог, что делает художник в таком месте? Зарисовки нашего лагеря с натуры?
Полковник опять начал про виселицу, но вновь был остановлен.
- Господа, я лишь искал сюжеты для своих акварелей! Вышел вечером в поле, решил прогуляться, и заблудился. Когда я обнаружил ваш лагерь, хотел уже бежать на свет, но задумался – какой прекрасный сюжет, воинский отряд, собравшийся вокруг костра...
- Он лжёт! Повесить его и...
- Замолчите, ради Бога! Петер, так? По-нашему Пётр, значит. Если ты правда художник, зачем тебе пистолеты и сабля? Натюрморты делать?
- Господин сотник, а разве может в наше время честный человек выехать в поле без оружия? Меня предупредили, что в здешних лесах гнездится шайка бандитов.
- Значит, ты отрицаешь, что являешься лазутчиком противника? – строго спросил сотник.
- Противника? Господин офицер, а кто, простите, ваш противник..?
Лиговец и полковник переглянулись. Сотник вновь рассмеялся.
Схватив полковника под локоть, Смысловский отвёл полковника в сторону.
- Штейнмиц, разве не очевидно – никто здесь не знает о нашем походе. Война не была объявлена, и этот малый сейчас чуть не разоблачил нас. Если Вы скажете, что наш противник – здешний ландграф, он живо смекнёт, что Ваш герцог собирается нанести неожиданный удар, и доложит, куда следует.
- Да я же говорю – повесить его и закопать у дороги!
- Тише, чорт Вас побери! Я не знаю, как у вас в Брантсбурге, а у нас в Лиговии подвешивать невиновных – не к чести дворянина и воина. Я счастлив являться и тем, и другим. И пока я здесь, этот человек будет жить.
Полковник только махнул рукой и удалился в свой шатёр. Сотник приказал освободить Хансена, взял его под руку и повёл по лагерю.
- Не знаю, может зря, но я отчего-то не очень верю тебе. Но я не знаю за тобой вины – на тебе нет мундира, да и сам ты, думаю, ничего не знаешь из того, что происходит и будет происходить. Но если ты хоть малость благодарен за своё спасение из пасти этого крокодила, - кивнул он в сторону полковничьего шатра. – То просто обязан со мною позавтракать.
- Благодарю за гостеприимство, сотник. Если Вы приглашаете...
- Не надо на «Вы». В моей стране даже к королю обращаются на «ты», не только к дворянину. Ты спросил, кто наш противник... Меня и мой отряд призвали сюда отловить разбойников, о которых ты сам упомянул несколько минут назад.
«Ложь за ложь...» - пронеслось в голове у Хансена, - «Тем лучше».
Гусары ели не меньше, чем пили – на вертеле было зажарено несколько уток, исчезнувших скоро в ненасытных утробах лихих и весёлых лиговцев. Вино не могло свалить их с ног, только раззадоривало.
Сотник и его люди было совсем не похожи на командира и подчинённых – между ними были совершенно товарищеские отношения, хотя и заметно, что каждый гусар своему офицеру сохраняет незыблемую верность и преданность – в этой компании ни к чему были больно бьющаяся трость и грубые команды. Эти мужчины осознавали силу своего союза и твёрдо знали, что только вместе они могут защищать свои интересы.
За трапезой гусары свободно делились фрагментами из своей жизни, рассказывали о неисчислимых отпрысках, рассеянных по Империи и восточным землям, травили байки... И только о кампании, затеянной герцогом, их явным нанимателем, в чём Хансен не сомневался, все молчали как один.
- Было бы жаль, если бы этот ворчун повесил тебя! – опрокинув в себя очередной кубок, сказал Заковский, самый крупный из гусарской братии. – Мы вообще-то люди не злые, без свирепости... А ты ведь тоже Пётр, да? Как славно! Ну-ка! – здоровяк наполнил ещё один кубок и протянул его Игнацу. – Давай за Петров!
И они вместе осушили целый кувшин. Заковский был явно настроен благосклонно, много говорил о живописи и, надо сказать, со знанием дела – особенно он хвалил родную Лиговию, где в его повяте располагаются, ни много ни мало, «самые прекрасные дубравы». К счастью для Игнаца, его «ложь во спасение» имела значительную долю правды – он действительно обладал художественным дарованием, и тут же, в блокноте, лежавшем в седельном чемодане, набросал для Заковского его собственный портрет.
- Ай-да художник! Ай-да друг мой! Ну дай же я тебя обниму! – добродушию гусара, кажется, не было предела, вино в том сыграло свою роль или оное было славным свойством души его, Бог весть. Но за день, проведённый в лагере гусар, они с Хансеном заметно сдружились. Доволен был и сотник, явно испытывавший удовлетворение, глядя на гневливого полковника – последний не забыл своего поражения...
В знак своей признательности за портрет и несколько меньших зарисовок, Пётр Заковский решил вознаградить своего нового товарища: из своего шатра он притащил какой-то сверток; когда его развязали, оказалось, что это – длинный кафтан, то ли лиговского, то ли меровитского покроя, с красивыми петлицами на груди, широкими полами и пышными, удобными рукавами. Он был совсем неношеный, и Заковский пояснил, что купил его для себя, а потом с удивлением выяснил, что на его необъятное туловище не налезут и сшитые вместе два таких кафтана!
Гусары вновь смеялись, дружно и без злорадства. Хансену же кафтан пришёлся в пору.
- Ежели б не твоя шляпа, ты был бы совсем меровитский стрелец!
- Стрелец? – Хансена привлекло неизвестное прежде слово.
- Ну да, мушкетёр, стало быть, по-ихнему. Мне доводилось встречать их в бою – не самые сообразительные ребята, но стоят просто непреступной стеной – их проще растоптать, чем склонить к бегству. Если бы у меня был отряд таких, и отряд вот таких, - здесь он указал толстым перстом на сидящих у костра гусар. – Я бы на саблю взял корону Лиговии.
- А я слышал, что у герцога Брантсбургского лучшая армия в мире.
Заковский прыснул, и гусары подержали его хохотом.
- «Лучшая»? Это вот тот кукольный раёк, который топчется в Кастенвальде-то лучшая армия мира? Да его солдаты – всего лишь забитые школяры. Без своих командиров они – просто толпа остолопов. Чтобы справиться с ними достаточно десяти наших ребят, правда, а, ребята?
«Так, пан Заковский, так!» - дружным хором зашумели гусары.
- И давно вы служите герцогу? – сделал манёвр Игнац, когда Заковский сам почти раскрыл цель их присутствия в Ольсбрюккене.
- Да не больше года. В Инстерхейм входили последними – ох и страшная же година его постигла... Герцог, вроде бы, и командует толково, поражений не знает, а жалование задерживает.
- И вам не платят?
- Последний месяц – нет. Будто семнадцать талеров на человека – это много...
- Кто ж мешает вам уйти со службы и наняться к другому правителю?
Заковский ухмыльнулся.
- Э-э, ты, брат, легко всё обмозговал. Но у нас на это сотник есть – как он скажет, так и будет.
Хансен, было, что-то хотел возразить, но появился сам сотник.
- Так, господа хорошие, пожалуйте по сёдлам. Мы едем в разведку.
- А не темно разве? – сказал кто-то.
- Факелов возьмём. Да и вот что...
Сотник подошёл к Хансену.
- Наш новый друг может нам помочь. Скажи-ка, Петер, знаешь ли, где стоит крепость Ягтенхоф?
Игнац задумался. Привести гусар к крепости? Что же они, на штурм пойдут? Да ведь их даже без пушек перестреляют солдаты гарнизона. Наверное, на подходе основная армия, раз авангард отправляется на разведку, да под вечер. Что же делать?
План снизошёл на Хансена внезапно. Он был донельзя авантюрный и опасный, но грех было не попробовать – если же ничего не предпринять, уже завтра-послезавтра брантсбургцы, с гусарами или без, осадят Ягтенхоф.
- Я знаю, где это. – уверенно произнёс Игнац. – Если возьмёте меня с собой, я проведу вас к крепости.
- Я и не сомневался в тебе, друг! – обрадовался сотник. – Ольгерд, скажи пану полковнику, чтобы собирался. Оставь человек двадцать в лагере, остальные со мной.
***
Весь следующий день Андрес был принуждён слушать, как на улице стучат молотки и крутится точильное колесо – палач уже приехал и заготовлял меч, которым вскоре будет рассечено его тело. Ландграфиня не знала пощады – она утвердила жесточайшую казнь, приказав сперва отрубить «убийце» руки и ноги, и лишь потом, когда они будут подвешены на лобном месте – голову.
Он никак не мог забыть злорадной образины советника: сомнений не было, он как-то способствовал происшедшему, во всяком случае, смерть гонца была ему угодна. Но теперь рассуждать об этом слишком поздно – завтра утром обвинённый в страшном преступлении Тауберт взойдёт на эшафот, где будет с позором лишён жизни...
День подошёл к концу. Андрес лежал на убогом своём ложе, и уже не обращал внимания ни на крыс, ни на вездесущую воду.
- Узник! Андрес Тауберт!
Задержав дыхание, Андрес прислушался: не почудился ли ему этот шёпот?
- Да посмотри же в окошко! – повторил голос.
Андрес поднял взгляд – из-за решётки на него явно кто-то смотрел.
- Кто ты? – шепётом же отвечал он, но его слова разносились по камере эхом.
После небольшой паузы неизвестный отозвался.
- Сейчас это не важно. Если не будешь слушаться меня, утром тебя казнят.
Что ж, принимать помощь от незнакомца было рискованно, но это значило сделать хотя бы шаг к свободе, и всяко лучше, чем сидеть и ждать утра.
- Что мне делать? – спросил Андрес.
Со стороны окошка послышался режущий слух скрежет. Ужасные звуки продолжались какое-то время и, к удивлению узника, не были услышаны охраной. ПОКА не были...
Решётка звонко отошла от своего изначального расположения и исчезла из проёма.
- Выбирайся оттуда, сын мой, я подам тебе руку!
Тауберт пощупал стену от пола до окна. Отыскав выступы, он подскочил и взобрался наверх, где его, действительно, встретила жилистая старческая рука, однако, с внушительной силой потянувшая на себя. Через мгновение Андрес был на свободе.
Незнакомец попробовал поставить решётку на место. Оклеветанный гонец ещё не мог рассмотреть лица своего спасителя.
- Сейчас ты последуешь за мной. – в шёпоте незнакомца было что-то до боли знакомое, только прежде голос этот не звучал так тихо. – Здесь есть постоялый двор, где я остановился. Вперёд!
Тауберт только и заметил, как тень мелькнула перед ним и быстро двинулась по улице. Делать было нечего – только догонять.
Через некоторое время Андрес оказался у гостиницы, куда его вёл спаситель. Пройдя внутрь незамеченным, он вошёл в комнату, где уже скрылся таинственный человек в чёрном плаще.
- Скажите же, кто Вы! – начал он, и тут же потерял дар речи.
Перед ним, у прикрытого окна, стоял архиепископ Инстерхеймский...
